Вечный сюжет. Четыре литературных цикла по Борхесу
Хорхе Луис Борхес, кажется, превзошел сам себя в лаконичности и концентрации смысла в коротком эссе под названием «Четыре цикла». В нем он утверждает, что существует всего четыре истории, которые литература будет рассказывать вечно. Звучит это глубоко и метко, и в то же время удивляет своей безапелляционной замкнутостью. Возможна ли литература без шаблонов и типовых ситуаций? Будет ли она интересна и понятна?
Под луной ничего не ново
Еще Вико говорил о цикличности, заложенной в основу развития человечества и культуры. Мы идем по спирали: меняются формации, условия, природа, правители, народы. Неизменным остается путь, который цивилизации, в лучших традициях буддийского перерождения, так или иначе вынуждены одолеть. Меняется антураж – остается сюжет.
Шекспир мог взять любую эпоху и страну. Важна сама история: представители двух враждующих родов полюбили друг друга. Они понимают, что у их отношений нет будущего и умирают, взявшись за руки в знак вечной любви.
А представим так: пленная лифляндка и русский офицер. Там – кровь, крики, стоны – война; здесь – тихий покой бревенчатых стен. Но на чаше весов служба и честь: сокровище, добытое в бою, передается грозному повелителю – так описывают иногда превращение Марты Скавронской в Екатерину. Персонажи в данном примере, конечно, остаются живыми – смерть настигает лишь их союз.
Другая ситуация: загадочная Южная Америка. Даль, новизна, неизвестность. Испанские корабли, закованные в железо люди; ничего не подозревающие местные племена. Свирепый воитель полюбил прекрасную черноокую красотку. Аборигены относятся к нему со страхом, свои поднимают на смех. Куда приткнуться? Где найти убежище? Решение подскажет острый клинок…
Влюбленные из «1984» (пусть и не принадлежащие к противоборствующим кланам) побеждены внешней обстановкой: ни изменить, ни переделать – клетка с крысами служит самым убедительным аргументом: всё останется так, как есть. Комната 101 слепа к любому чувству, кроме повиновения.
…И на фоне этих историй – таких одинаковых, таких разных! – греческим хором звучат голоса эпох, стран, континентов. Сюжет выше пространственно-временного континуума: он создает свое измерение. Количество вечных сюжетов постоянно пытались найти: высказывались идеи о 7, 16 историях, которые лежат о основе всего. Польти писал о «36 драматических сюжетах». Борхес свел всю литературу к 4 столпам, колоннам, опорам. 4 цикла – вечно повторяющиеся, вечно живые. Они надевают маски, меняют платья, подбирая наряд согласно эпохе и вкусам создателя. Но суть остается – и она будет неизменна.
По утверждению Борхеса, эти четыре истории – основа всех существующих произведений: упрощая каждое из них до схемы, мы непременно отыщем один из этих сюжетов – и рассматриваемое произведение точно займет место в одной из четырех граф.
1. История об осажденном городе
Что мы представляем? Укрепление – замок, крепостная стена, глубокий ров. Герой, смотрящий с высокой башни на тучи врагов. Битва. Выжить, спастись, отвоевать! Захватить, покорить, не сдаваться.
Это борьба с чем-то извне: оно пришло, и оно требует своей доли. Оно страшно, как чудище Лавкрафта, и так же неумолимо. Оно пробивает броню, почти хватает за горло цепкими когтями…
Это древние героические саги: нападение печенегов на Киев, десятилетняя осада Трои. Отважный герой, что приводит в трепет всех врагов, несметные полчища супостатов, павших от его руки. Воспой, баян, смелость и отвагу!
А если предположить, что обороняется Беранже из «Носорога»? Да-да, тот самый неуклюжий и нескладный служащий, обладающий, к тому же, кучей недостатков и слабостей. Но он, герой. Воин. Боец. И он достойно выдерживает натиск противника. А что остается делать, когда все вокруг превращаются в носорогов? Его друга Жана носорогом сделало чувство собственного превосходства; коллега слепо пошел вслед за начальником. Не сдержав слово («я буду с тобой до конца!»), покидает и присоединяется к стаду даже возлюбленная. И он остается один. Наедине с собой и стадом противников. «Я не сдамся!» – кричит Беранже. Последний человек, который хочет остаться человеком до конца.
А можно, если не устраивает такой вариант, просто мимикрировать – стать этаким хамелеоном, готовым принять любой окрас. Ведь персонажи сказки Евгения Шварца были даже расстроены тем, что храбрый Ланцелот убил дракона! Столько лет стабильности, и тут – нате вам, перемены. Да кому оно нужно, приспосабливаться под нового «дракона»? Ведь придет, непременно придет. И думай сиди, чем его светлости угодить?
Однако крепость можно сдать не только из-за нежелания выдерживать лишения осады – иногда может просто не хватить сил. Могут измениться обстоятельства: кто же предвидел численный перевес на стороне противника? Может… да может случится всё что угодно! Может случится роковое предательство: не тому человеку доверились Уинстон с Джулией, пытаясь спастись от окруживших их всевидящих экранов Оруэлла. Бросает вызов фамусовскому обществу Чацкий, недоумевая, как окружавших его людей можно принимать за образцы поведения, и уезжает, оставшись ни с чем.
За страшную тайну «Поэтики» Аристотеля борется слепой монах Хорхе: ради сохранения того, что не должно быть известно, он готов платить даже жизнью других. Страницы книги, хранящей секрет, пропитаны ядом: узнать его можно только ценой своей жизни. С открытостью и доступностью знаний борется и сам лабиринт библиотеки, рождая в воображении неведомых чудовищ, вставших на его охрану. Борьба оканчивается пожаром: лабиринт погиб, но погибли и рукописи. Книга не досталась никому. Значит, этот поединок был выигран?
2. Путь домой – история о возвращении
Возвращение – не обязательно «домой» в физическом или географическом смысле. Дом – то, откуда пришел, где было счастливо и беззаботно, дом – уют, покой, дом – Родина. Дом – там, где детство. Или же то, с чем сроднился в мыслях и мечтах: веришь (наивно?), что там твое настоящее место. Что ж – лучше там, где нас нет. Но мы верим, что нам там будет лучше всего.
Домой, к счастью, в утопию Петушком стремится Веничка Ерофеев; там ждет его «спасенье и радость». Былые времена воинской славы хочет вернуть и бухгалтер Филипп Степанович, мечтая вновь воскресить в себе доблестного графа Гвидо на гнедом коне. Назад, в детство, в Солару – к Воспоминаниям – уезжает потерявший память Джамбаттиста Бодони: он уверен, что старые журнальные вырезки и детские книги помогут ему восстановить провалы. Изгнанный родными дочерями, слепо бредет король Лир, сожалея о слепой гордости, причине неверного решения. Во снах возвращается Илья Ильич в родную Обломовку – сказочное место, царство спокойствия и вечного праздника.
Распуская за ночь сотканное, одинокая Пенелопа слово обращает время вспять, не желая приближать день окончательного ответа сватающимся гостям. Интересная параллель: если мойры плетут нить жизни, то она каждый раз уничтожает работу, возвращая нить в исходную точку – в ту, где еще было всё хорошо.
Но герой не всегда вернется домой: Веничка погибнет, так и не очутившись в Петушках, граф Гвидо попадет в тюрьму. Под финальными ударами топора рухнет надежда героев Чехова снова вернуться в родной вишневый сад. Пути назад теперь нет.
3. Поиск
Поиск в самом широком смысле – найти предмет, призвание, предназначение. «Поди туда, не знаю, куда, принеси то, не знаю, что», – наказывают сюжетные рамки очередному Ивану-царевичу.
Ищет себя Кнехт, отрекаясь от иерархии и бессмысленной формальности ритуалов и традиций Касталии; точнее, он находит себя тогда, когда пишет прошение об отставке, окончательно убедившись в мысли покинуть пост и посвятить себя мирской жизни. Пытается примирить две свои сущности «Степной волк» Гарри Галлер. Оседлав черта, отправляется в страшную даль, в Петербург, к самой императрице, влюбленный Вакула, самозабвенно пытается постигнуть тайну трех счастливых карт пушкинский Германн. Что принесут герою мистические тройка, семерка и туз? Какую пропасть на краю ржаного поля увидит герой Сэлинджера?
…А Иван-царевич бредет по белу свету, 33 пар сапог износив, 33 посоха поломав… Найдет или нет? А вот это уже как получится.
Искать (особенно черную кошку в темной комнате, а особенно когда её там нет) всегда непросто. Но если овчинка стоит выделки, то пусть даже hic sunt leones – попытаться все-таки надо.
«Теперь поиски обречены на провал, – сетует Борхес. – Капитан Ахав попадает в кита, но кит его все-таки уничтожает; героев Джеймса и Кафки может ждать только поражение. Мы так бедны отвагой и верой, что видим в счастливом конце лишь грубо сфабрикованное потворство массовым вкусам. Мы не способны верить в рай и еще меньше – в ад». Кто-то писал про рай Данте, что он скучен и однобок; его ад – куда красочней и ярче: мы отчетливо представляем себе страдания, но никак – вечное счастье.
Йозеф К. безуспешно ищет законное основание грозящего ареста, ищет справедливость, Грегор Замза умирает, не найдя понимания со стороны родных. Не каждый, кто ищет, обретает искомое.
Однако для Фауста всё не заканчивается на словах «Мгновенье, повремени!». В начале все-таки было Дело: поиск (и не только верного перевода) приносит свои результаты.
О схожести второй и третьей историй говорит сам Борхес; однако во второй ты знаешь, куда идешь. В третьей цель более эфемерна и призрачна: никто не знает, удастся ли пробраться в сад Гесперид!
Здесь противопоставление: возвращение – поиск. Четко намеченная линия назад, при всех возможных и невозможных отклонениях, поворотах и углах – и петляющая тропинка к намеченной цели, не всегда приводящая по адресу.
Одна и та же цель может выступать в этих двух ипостасях. Кропотливо собранный План герои Эко воспринимают по-разному: Диоталлеви, зачарованный способностью машины, исследует, ищет все возможные комбинации событий и явлений (разумеется, ни к чему хорошему это не приводит: как при попытке открыть 9 миллиардов имен бога, и тут «высоко над ним, тихо, без шума, одна за другой гасли звезды»). Якопо, с помощью всё того же злосчастного отрывка текста хочет вновь испытать пережитое ранее чувство восторга, творческой экзальтации и откровения, забытое в детстве. И если одного губят глубины неизвестности, в которые его увлекло желание исследовать, то второй гибнет на пути к себе.
Осознание себя – через обморок и ужас – далось непросто и Златоусту: слова Нарцисса «ты забыл свое детство» разбудили в его душе то, что долгое время его отец пытался усыпить. И затем – потребовали преумножить: найдя начало пути, он будет стремиться пройти его до конца, узнать и испытать всё, что только сможет. Эта история тоже закончится смертью. Но если бы не второй шанс – были бы созданы эти волшебные скульптуры? Открыл бы в себе Златоуст настоящего Художника?
Творец жив в том, что он совершил. Поиски Златоуста увенчались успехом.
4. Самоубийство бога
Что понимать под «самоубийством»? Отважный подвиг или стечение обстоятельств? И почему бог – нечто могущественное и всесильное – должен умереть? Ради чего будет принесена такая жертва – пожалуй, самый важный вопрос. Во имя победы добровольно восходит на алтарь Ифигения, бесстрашно ведет полки Жанна д’Арк.
Если мысли персонажа о высоком, то получаем Данко, готового сердцем осветить путь другим; ежели-на благо себе – voilà, старуха из «Золотой рыбки»: былое могущество (не внутренняя сила, но приобретенная вдруг всесильность, граничащая со вседозволенностью) исчезло одним взмахом плавника. Жадность, всё жадность. От неё погибнет и Мидас из греческого мифа.
Неоднозначен поступок медовара из баллады «Вересковый мед» Стивенсона: его герой, не будучи уверенным в силе духа и стойкости сына, ради сохранения драгоценного рецепта жертвует его жизнью и соглашается на любые пытки: он-то уверен, что сам не выдаст тайну никогда.
Такое самоубийство может быть осознанным и даже желанным, а может произойти просто потому, что всё логически предполагало именно такой финал, и то будет не сознательная самоотдача, но неотвратимое приближение взрыва, когда герой сам (может, иногда и не до конца понимая серьезность ситуации) поджигает свой Бикфордов шнур.
Потакает капризам Хайда доктор Джекил, неумолимо приближая роковой миг, когда уже не будет пути назад. Получает свое наказание и самоуверенная Арахна, осмелившаяся соревноваться в ткацком искусстве с самой Афиной.
Иногда есть какая-то точка невозврата: падение косточек домино еще можно было бы остановить, если бы… А если нет – финал будет вполне предсказуем. Вдребезги рушится теория Раскольникова («Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку!»). Все страшнее и страшнее становится загадочный портрет, тщательно скрытый Дорианом от посторонних глаз. То, что казалось незыблемым и вечным, превратится в пыль – таковы уж «законы жанра».
* * *
«Историй всего четыре. И сколько бы времени нам ни осталось, мы будем пересказывать их – в том или ином виде».
Анастасия Семёнова