Стэнфордский эксперимент Зимбардо

Каков человек по своей природе? Добр ли он? Хочется верить. Верить, что это государство и обстоятельства делают человека жестоким, а внутри он светел и свят. Так легко снять с себя ответственность за происходящее и найти источник зла. И так сложно при каждом вопросе «кто виноват» смотреть в зеркало.

Когда студенты Стенфордского университета решили участвовать в эксперименте Зимбардо, они предполагали с интересом провести время. Но время не проведёшь. В сжатые сроки, в закрытом пространстве образованные и добродушные студенты проявили всю суть человеческого сообщества. Прошли не годы, не недели, всего лишь несколько дней и эксперимент пришлось остановить из-за непредсказуемости и реальной опасности для участников.

До сих пор многие удивляются: как стал возможен нацизм и ГУЛАГ? А вот так. Поместите два десятка людей в закрытое пространство и поймёте. По итогам Стенфордского эксперимента немцы сняли фильм, который так и назвали – «Эксперимент». Немцам природа человеческого зла особенно интересна.

Результаты эксперименты не оставляют иллюзий о глубинных мотивах и действиях человека. Но место для блага есть. Искать добро нужно и даже можно его найти. Только происходит это не в социуме, а в другом пространстве; там, где отношения  построены не на смеси насилия, страха и боли. А на понимании ложности самого представления о том, что есть Иной и есть Я, более значимый, чем другой. Там есть только Он или Абсолют, или Шуньята. Это и есть пространство Бога и  это подлинное назначение религии – создавать пространства добра.

Как только человек приходит в жизнь, начинается Эксперимент. И важно вовремя прекратить его, просто перестав участвовать. Это единственный способ его остановить. По крайней мере, для себя.

Подробности эксперимента  – ниже. (Борис Медвидь)

Стэнфордский тюремный эксперимент – знаменитое социально-психологическое исследование, проведенное в 1971 году под руководством американского психолога Филиппа Зимбардо.

После того как великий русский писатель Достоевский провел четыре года в сибирской тюрьме, он, как это ни удивительно, писал, что тюремное заключение заставило его посмотреть на будущее человечества с большим оптимизмом, ибо если человек в состоянии пережить ужасы тюремной жизни, он, несомненно, является «созданием, которое может выдержать все».

Жестокая ирония, не отмеченная Достоевским, состоит в том, что реалии тюремной жизни свидетельствуют не только об удивительной живучести и приспособляемости заключенных, но также об «изобретательности» и упорстве тех, кто придумал и до сей поры сохраняет исправительную систему.

Как бы то ни было, за столетие, прошедшее со времени тюремного заключения Достоевского, мало что изменилось, и утверждение писателя по-прежнему верно.

Да, мы проводили гуманные реформы, после которых физические условия содержания заключенных несколько улучшились; и если прежде говорили о заключении в тюрьму в качестве наказания, то теперь рассуждают об исправлении и перевоспитании. И тем не менее, тюрьма как социальное учреждение по-прежнему не выполняет свои задачи. С точки зрения практики жизни, есть весомые доказательства того, что в действительности тюрьмы не «перевоспитывают» правонарушителей и не предотвращают новые преступления — уровень рецидивизма в Америке, превышающий 75, убедительно о том свидетельствует. Кроме того, одни лишь американские налогоплательщики должны предоставить на «исправление» полтора миллиарда долларов в год, что экономически крайне невыгодно. С точки зрения гуманности тюрьмы также оказываются ниже всякой критики: наши средства массовой информации полны сообщениями о ежедневных зверствах, возникающих как реакция на исправительную систему либо во имя нее.

Пребывание в тюрьме неизбежно порождает у большинства ее обитателей яростную ненависть и пренебрежение к власти и порядку, существующим в обществе, куда им предстоит возвратиться. И невозможно подсчитать урон, наносимый человеческому облику тех, кто поставлен применять наказание, и тех, к кому это наказание применяется.

Попытки объяснить прискорбное состояние нашей исправительной системы и насаждение ею бесчеловечности в среде как заключенных, так и тюремщиков, часто сводятся к тому, что можно назвать «гипотезой склонностей». Хотя эту теорию редко высказывают ясно и без обиняков, в основе ее лежит распространенное подсознательное убеждение: состояние тюрем обусловлено «природой» людей, которые обеспечивают функционирование этих учреждений, либо «природой» ее обитателей, либо «природой» тех и других. Иными словами, одна из важнейших причин скверных условий содержания заключенных, насилия, жестокости, потери человеческого облика и деградации, имеющих место в любой тюрьме, — это некое врожденное или приобретенное качество заключенных и тюремщиков.

Таким образом, с одной стороны, существует точка зрения: насилие и жестокость порождены тем, что надзиратели — необразованные и бесчувственные садисты. Именно «менталитет тюремщика», то есть присущая данному человеку совокупность отрицательных черт, вызывает бесчеловечное обращение с заключенными. Сторонники другой точки зрения утверждают, что тюремное насилие и жестокость — это логичный и предсказуемый результат принудительного содержания вместе людей, чья жизнь, по определению, характеризуется неуважением к закону, порядку и существующим обычаям и условностям, а также общей для всех предрасположенностью к импульсивности и агрессии.

С кажущейся логичностью делается вывод, что такие люди, доказавшие свою неспособность нормально жить в «нормальном» обществе, не могут мирно существовать и в тюрьме. Из этого следует: чтобы держать под контролем людей, которые на любую конфликтную ситуацию реагируют насилием либо обманом, нужны также силовые воздействия, и общество должно быть готово к некоторому количеству подобных стычек и мириться с ними.

Гипотезу склонностей восприняли и сторонники существующего положения вещей (возлагающие вину за условия жизни в тюрьме на зло, присущее самим заключенным), и eгo критики (приписывающие зло надзирателям и прочим сотрудникам с их недобрыми побуждениями и примитивной организацией личности). Привлекательная по своей простоте, эта теория усматривает источник тюремных мятежей, рецидивизма и морального разложения в «дурных семенах», а не в условиях «тюремной почвы».

Такой анализ уводит внимание от совокупности социальных, экономических и политических причин, которые делают тюрьмы тем, что они есть, — и, соответственно, тем, что потребовало бы принятия сложных, дорогостоящих, кардинальных решений для внедрения любых значительных изменений. Вместо этого устанавливают зачинщиков тюремных бунтов, наказывают их, переводят в учреждения самого строгого режима либо физически устраняют, ищут подстрекателей за стенами тюрьмы, временно отстраняют от должности коррумпированных чиновников, — но сама система при этом остается, в сущности, неизменной, а ее базовая структура — неизученной и не подвергнутой научной ревизии.

Однако гипотезу склонностей невозможно подвергнуть критическому анализу, прибегнув лишь к естественным наблюдениям в существующих тюрьмах, поскольку при этом неизбежно смешивается сильнейшее влияние среды и присущие заключенным и надзирателям черты характера. Чтобы отделить влияние тюремной среды как таковое от влияния, которое можно приписать изначальным склонностям тюремных обитателей, требуется иная исследовательская стратегия. Она состоит, по сути, в создании «новой» тюрьмы, сравнимой по своей социально-психологической обстановке с существующими тюрьмами, но находятся в ней люди, по всем важнейшим параметрам не отличающиеся от рядовых членов общества.

Таков был подход, принятый в данном исследовании: а именно мы создали условия, имитирующие тюрьму, в которой надзиратели и заключенные изначально мало отличались друг от друга и характеризовались как «средненормальные» люди. Затем мы наблюдали их поведение, познавательные и эмоциональные реакции и возникающую систему отношений.

Таким образом, мы начали свой эксперимент с группой людей, не выделявшихся среди остального населения по определенным характеристикам, которые мы были в состоянии измерить. Половина испытуемых была случайным образом отобрана и назначена на роль «заключенных», другая половина — на роль «надзирателей», причем ни в одной группе не было людей с преступным прошлым, с психическими отклонениями, физически ущербных либо социально дезадаптированных.

Мы организовали «экспериментальную» тюрьму, где заключенные находились в зарешеченных камерах и которая создавала психологическое ощущение тюремного заключения у всех участников эксперимента. Нашей целью было не буквально повторить американскую тюрьму, а создать ее функциональное подобие. По этическим, моральным и практическим соображениям мы не могли угрожать суровыми физическими наказаниями и осуществлять расправу, не могли допустить разгула гомосексуализма и расизма, не могли дублировать некоторые иные специфические стороны тюремной жизни. Тем не менее мы полагали, что можем создать ситуацию, достаточно реалистическую, чтобы участники не только чисто внешне играли свои роли, но и вжились в них. Для этого мы перенесли из настоящей тюрьмы такие условия, которые, как мы ожидали, вызовут качественно сходные психологические реакции у участников — ощущение власти и полной беспомощности, управления и подавления, удовлетворения и безысходности, произвола и сопротивления власти, высокого и низкого общественного положения, мужского начала и демаскулинизации.

В традиционных терминах экспериментальной социальной психологии мы сначала посредством анализа существующих тюрем определили ряд важных концептуальных переменных, а затем создали условия, в которых эти переменные были задействованы. Мы не выдвигали никакой особой гипотезы, кроме одной гипотезы общего плана, что исполнение роли «надзирателя» или «заключенного» приведет к существенным различиям в поведении, эмоциональных реакциях, в отношении к самому себе, а также в других показателях приспособления к непривычной ситуации.

Далее следует рассказ о том, как мы создавали и населяли свою тюрьму, что мы наблюдали, что сообщали участники эксперимента, и наконец, какие выводы мы можем сделать о природе тюремной среды и психологии заключения и о причинах того, почему наши тюрьмы не справляются с возложенной на них задачей.

Метод

Общее представление

Влияние ролей «надзирателя» или «заключенного» изучалось в контексте экспериментальной имитации тюремной среды. Замысел исследования был сравнительно прост и включал всего одну переменную, а именно — случайное распределение ролей «тюремщиков» и «заключенных». Участники эксперимента играли свои роли в течение длительного времени (около недели) в среде, которая физически напоминала условия тюремного заключения. Центральным в методологии создания и сохранения психологического состояния заключения была функциональная имитация существенных свойств» реальной тюремной жизни» (при этом мы опирались на сведения, почерпнутые у бывших заключенных, персонала исправительных учреждений и из литературы).

«Надзиратели» имели определенную свободу действий при включении в тюремную обстановку и содержании за решеткой «заключенных». Люди, добровольно согласившиеся на данные условия жизни, по-разному справлялись со стрессами и испытаниями. Поведение обеих групп испытуемых наблюдалось, записывалось и анализировалось. Зависимые измерения были двух основных типов: 1) взаимодействие между и внутри каждой группы испытуемых, наблюдаемое непосредственно и записанное на видео- и аудиопленку; 2) информация, отраженная в опросниках, самоотчетах настроения, тестах личности, ежедневных отчетах «надзирателей» и собеседованиях, проводимых после окончания эксперимента.

Испытуемые

22 человека, которые участвовали в эксперименте, были выбраны из тех 75, кто откликнулся на газетное объявление, приглашавшее добровольцев мужского пола принять участие в психологическом исследовании «тюремной жизни» за плату в размере 15 долларов в день. Каждый из откликнувшихся заполнил обширную анкету с вопросами о его семье, физическом и психическом здоровье, жизненном опыте, отношениях с людьми, о склонностях и предпочтениях, что дало возможность исключить из эксперимента людей с психопатологией либо преступным прошлым. С каждым претендентом на участие в исследовании беседовали один или два экспериментатора. В конце концов были отобраны 24 человека, которых посчитали наиболее устойчивыми (физически и психически), наиболее зрелыми и наименее склонными к антиобщественным поступкам. (Большинство из этих людей действительно участвовали в эксперименте, а несколько человек, по различным причинам, — нет. — Примеч.ред.). Методом случайного отбора их поделили, половине испытуемых присвоив роль «надзирателей», а другой половине — роль «заключенных».

Испытуемыми стали нормальные, здоровые студенты мужского пола, которые летом находились в Стэнфорде и его окрестностях. В основном это были хорошо обеспеченные белые (кроме одного испытуемого-азиата) люди. Испытуемые не были знакомы друг с другом: эта предосторожность имела целью избежать возможного разрыва прежней дружбы и привнесения в эксперимент ранее установленных отношений и моделей поведения.

В окончательно отобранной группе испытуемых накануне начала эксперимента был проведен ряд психологических тестов, однако для того чтобы избежать пристрастного отношения со стороны экспериментаторов-наблюдателей, набранные баллы были сведены в таблицы лишь после окончания эксперимента.

Два человека, которых держали в резерве на случай, если потребуется дополнительный «заключенный», не были востребованы, и один, бывший резервным «надзирателем», отказался участвовать в эксперименте перед самым его началом.

Проведение тюремного эксперимента

Оборудование тюрьмы

Тюрьма была оборудована в 12-метровом отрезке коридора в подвальном помещении здания психологического факультета Стэнфордского университета (поэтому со временем это исследование получило название Стэнфордского тюремного эксперимента). Этот отрезок коридора был разделен двумя специально построенными стенами, в одной из которых находилась единственная дверь, ведущая в блок с камерами; в другой стене было небольшое оконце для наблюдения. В три маленькие камеры (2×3 метра) были превращены лабораторные комнаты, для чего обычные двери были заменены стальными решетками, выкрашенными в черный цвет, и вынесена вся мебель.

Единственной мебелью в камерах были койки (с матрасом, простыней и подушкой) для каждого заключенного. Тесный чулан служил карцером; его размеры были чрезвычайно малы (65х65х210 см), и в нем не было света.

Кроме того, несколько комнат в примыкающем крыле здания использовались в качестве помещений для надзирателей (где они переодевались в униформу и отдыхали), также там была спальня для «начальника тюрьмы» и «старшего надзирателя» и комната для проведения собеседований и тестов. В маленькой комнатке, изображавшей обнесенный забором тюремный двор, за ширмой находилось видеозаписывающее оборудование и пространство для нескольких наблюдателей.

Рабочие подробности

«Заключенные» находились в тюрьме круглые сутки в продолжение всего эксперимента.

Они были в случайном порядке распределены по камерам, по три человека в каждую.

«Надзиратели» работали также по трое в восьмичасовую смену; находясь в «тюрьме» только во время рабочей смены, в остальное время они занимались своими обычными делами. Другие отобранные участники эксперимента оставались у себя дома в качестве резерва.

Ролевые инструкции

Испытуемым сообщили, что они методом случайного отбора будут назначены на роль заключенного либо надзирателя, и все добровольно согласились играть любую из ролей за 15 долларов в день на протяжении периода времени до двух недель. Они подписали контракт, гарантирующий минимально достаточное питание, одежду, жилье и медицинское обслуживание, а также денежное вознаграждение в обмен на их заявленное намерение играть назначенную роль на протяжении эксперимента.

В контракте было четко указано, что назначенные на роль заключенных будут находиться под непрерывным наблюдением, а часть их основных гражданских прав будет ущемлена, но исключено оскорбление действием. Никакой иной информации о том, что их ждет, предоставлено не было, также они не получили указаний, как следует себя вести в этой роли. Будущих заключенных по телефону попросили находиться у себя дома в то воскресенье, когда мы начинали свой эксперимент.

Назначенные на роль надзирателей присутствовали на координационной встрече в день, предшествующий вселению в тюрьму заключенных. Их познакомили с авторами эксперимента, «начальником тюрьмы» (автором настоящей статьи) и участвующим в исследовании студентом-старшекурсником, на которого была возложена административная роль «главного надзирателя». Им сказали, что мы хотим имитировать тюремную обстановку в пределах, накладываемых практическими и этическими соображениями. В задачу надзирателей входило «поддерживать в тюрьме разумную степень порядка, необходимого для эффективного функционирования», хотя им не сообщали в подробностях, каким образом следует выполнять эту обязанность. Их предупредили, что хотя невозможно предсказать многие неожиданности (например, попытки побега заключенных), надзиратели должны быть готовы к непредвиденным обстоятельствам и эффективно справляться с разнообразными ситуациями, которые могут возникнуть.

«Начальник тюрьмы» проинструктировал надзирателей о порядке рабочих смен, обязательном ежедневном составлении докладов об «опасных» или необычных происшествиях с подробным их описанием, о порядке питания заключенных, их работы и отдыха. Для того чтобы эти испытуемые начали исполнять свои роли даже прежде, чем в тюрьме появится первый заключенный, надзиратели помогали в окончательном оборудовании тюремного комплекса — ставили в камеры койки, вешали на стены таблички с надписями, обустраивали собственные помещения, переносили мебель, холодильники и тому подобное.

Надзиратели полагали, что нас главным образом интересует поведение заключенных. Разумеется, нас не меньше интересовало то, как скажется на поведении и состоянии самих надзирателей их собственная роль.

Для того чтобы поведение надзирателей в наибольшей степени отражало их истинные реакции на условия, имитирующие настоящую тюрьму, а не просто способность следовать данным инструкциям, испытуемым дали минимальные указания о том, как надо быть тюремщиком. Однако им строжайше запрещалось применять физические наказания либо избивать заключенных. Таким образом, с этим единственным исключением, их роли были с самого начала относительно расплывчаты, однако каждый «надзиратель» должен был взаимодействовать с группой «заключенных», а также с другими «надзирателями» и прочими «сотрудниками исправительного учреждения».

Форма одежды

Для того чтобы усилить у испытуемых ощущение анонимности, каждая группа получила одинаковую форму. Надзиратели были одеты в рубашки и брюки цвета хаки, имели свисток, полицейскую дубинку и зеркальные солнечные очки, сквозь которые невозможно было увидеть глаза. Форма заключенных состояла из широкого халата из миткаля, с идентификационным номером спереди и сзади, без нижнего белья; также они имели резиновые туфли и обтягивающие нейлоновые шапочки; на одной лодыжке была легкая цепь с замком. Каждому заключенному выдали зубную щетку, мыло, мыльницу, полотенце и постельное белье. В камерах были запрещены все личные вещи.

Такая экипировка заключенных и надзирателей служила для усиления идентичности внутри каждой группы и для уменьшения индивидуальных отличий в обеих группах. Форма цвета хаки была призвана передать военный дух, свисток и дубинка служили символами управления и власти. Форма заключенных была предназначена не только для того, чтобы лишить их индивидуальности, но чтобы унизить их и служить символом их зависимости и подчиненного положения. Цепь на лодыжке постоянно напоминала о гнетущей атмосфере тюрьмы, даже во время сна, когда цепь задевала другую ногу. Шапочка убирала все различия, связанные с длиной волос, их цветом или стрижкой (для этого же бреют головы заключенным в некоторых настоящих тюрьмах и солдатам в армии). Плохо сидящий халат заставлял испытуемых чувствовать себя неловко при движении; а поскольку он был надет без нижнего белья, заключенным приходилось принимать непривычные позы, более присущие женщинам, нежели мужчинам, — еще одна составляющая процесса демаскулинизации при заключении в тюрьму.

Помещение в тюрьму

При содействии сотрудников полицейского управления Пало-Альто-Ситивсе испытуемые, которым предстояло стать заключенными, были неожиданно «арестованы» у себя дома. Сотрудник полиции заявил, что они подозреваются в краже со взломом или вооруженном ограблении, уведомил об их правах, надел наручники, тщательно обыскал (нередко под взглядами любопытных соседей) и привез в участок в полицейском автомобиле. В участке испытуемые прошли стандартные процедуры взятия отпечатков пальцев и занесения в картотеку, а затем помещены в камеру предварительного заключения. Каждому заключенному были завязаны глаза, после чего один из экспериментаторов и испытуемый-надзиратель отвезли их в нашу экспериментальную тюрьму. Во время ареста и после него задействованные сотрудники полиции сохраняли официальный вид и не отвечали, когда испытуемые старались разузнать, связан ли их «арест» с нашим исследованием.

После прибытия в нашу тюрьму каждого заключенного раздевали догола, обрабатывали «средством от вшей» (обычным дезодорантом) и на некоторое время оставляли одного, стоящим в обнаженном виде. Затем ему выдавали описанную выше одежду, фотографировали, приводили в камеру и приказывали молчать.

Распорядок дня

Когда все камеры были заселены, старший надзиратель поприветствовал заключенных и прочел им правила данного учреждения (разработанные надзирателями и им самим.) Эти правила нужно было запомнить и выполнять. К заключенным следовало обращаться лишь по номеру, указанному на их форме (с целью их деперсонализации).

Заключенным полагались ежедневно: скромное трехразовое питание, три посещения туалета под наблюдением тюремщика и два часа — для чтения или написания писем. Заключенные были обязаны выполнять определенную работу, за которую они должны были получать почасовую оплату, что составляло 15 долларов в день. Были предусмотрены два свидания в неделю, а также право смотреть фильмы и делать физические упражнения. Трижды в сутки заключенных выстраивали на «перекличку» (по одному разу за рабочую смену надзирателей). Первоначальной целью «переклички» было удостовериться, что все заключенные на месте, и проверить их знание правил и своего номера. Первые переклички длились всего около десяти минут, но каждый следующий день (или ночь) их продолжительность возрастала и в конце концов некоторые переклички длились по несколько часов. Многие заранее установленные пункты распорядка дня были изменены надзирателями либо отменены вовсе, а некоторые привилегии в ходе эксперимента были позабыты персоналом.

Результаты эксперимента

Общий обзор

Хотя трудно было предвидеть, какое именно влияние окажет тюремное заключение на тех, кто ему подвергается, и на тех, кто призван его обеспечивать, особенно в условиях имитации, результаты данного эксперимента подтверждаются многими из широко распространенных представлений о тюремной жизни и рассказами бывших заключенных.

Тюремные условия оказывают огромное влияние на эмоциональное состояние и заключенных, и надзирателей, а также на межличностные процессы, происходящие внутри этих двух групп и между ними.

В целом, у надзирателей и заключенных проявилась отчетливая тенденция к усилению отрицательных эмоций, и их взгляд на жизнь делался все более мрачным. В продолжение эксперимента заключенные проявляли агрессию по отношению к другим все чаще и чаще. И у заключенных, и у надзирателей с усвоением элементов «тюремного» поведения снижалась самооценка.

Внешнее поведение в целом совпадало с личными самоотчетами и настроением испытуемых. Несмотря на то, что надзиратели и заключенные в основном могли устанавливать любые формы взаимодействия (положительное или отрицательное, поддерживающее или оскорбительное), в действительности их отношение друг к другу было отрицательным, враждебным, оскорбительным, лишенным человечности. Заключенные немедленно восприняли в целом пассивную манеру поведения, а надзиратели во всех взаимодействиях проявляли инициативу и большую активность. Во время эксперимента вербальное поведение надзирателей в основном ограничивалось командами и, в общем, словесное общение было чрезвычайно безличным. Испытуемые знали, что экспериментаторы не допустят физического насилия, однако часто наблюдались различные виды не столь прямого агрессивного поведения (особенно со стороны надзирателей). Вместо физического насилия словесные оскорбления были одной из наиболее частых форм общения надзирателей с заключенными.

Ярчайшим свидетельством воздействия таких условий на людей явились бурные реакции пяти заключенных, которых пришлось освободить «из-под стражи» вследствие глубокой эмоциональной депрессии, ярости и сильной тревоги. Симптомы были сходны у четверых испытуемых и начались уже на второй день заключения. Пятый испытуемый был освобожден после того, как у него на теле появилась нервная сыпь. Из оставшихся заключенных только двое сказали, что не желают лишаться заработанных денег в обмен на то, что их освободят «из заключения». Когда эксперимент был досрочно завершен всего лишь через шесть дней, оставшиеся заключенные чрезвычайно радовались тому, как им повезло. Напротив, большинство надзирателей были огорчены нашим решением прекратить исследование; похоже было, что они полностью вошли в роль, огромная власть, которой они обладали, доставляла им большое удовольствие, и они расстались с ней неохотно. Один из надзирателей, впрочем, сообщил, что страдания заключенных его огорчали и что он хотел попросить, чтобы его сделали одним из них, — однако так и не собрался. Все надзиратели являлись на работу вовремя, к началу своей смены, и несколько раз добровольно работали сверхурочно, не жалуясь и не получая за это дополнительную плату.

В высшей степени патологические реакции, наблюдаемые в обеих группах испытуемых, свидетельствуют о мощи действующих социальных сил, однако существовали индивидуальные различия в том, как испытуемые справлялись с непривычной ситуацией и насколько успешно к ней приспосабливались. Половина заключенных выдержала угнетающую атмосферу тюремной жизни, и не все надзиратели вели себя по отношению к ним враждебно. Одни были суровы, но справедливы («играли по правилам»), другие выходили далеко за пределы роли в своей жестокости и грубом обращении с заключенными, кое-кто был пассивен и редко обижал заключенных.

Реальность имитации

Сейчас нам представляется необходимым ответить на вопрос о «реальности» условий, имитирующих тюрьму: было ли наблюдаемое поведение участников Стэнфордского тюремного эксперимента чем-то большим, нежели всего лишь убедительным исполнением ролей? Разумеется, соображения этического и практического плана и требования законности налагали определенные ограничения на степень приближения нашей тюрьмы к условиям, существующим в настоящих тюрьмах и исправительных учреждениях. Отсутствовали некоторые наиболее вопиющие стороны тюремной жизни, о которых говорят криминологи и сообщают в своих письмах заключенные. Не было принуждения к гомосексуальным контактам, проявлений расовой неприязни, избиений, угрозы для жизни заключенных со стороны сокамерников или надзирателей. Более того, максимальный «срок заключения» не превышал двух недель и, в отличие от практики, существующей в некоторых тюрьмах, не мог быть увеличен за нарушения правил внутреннего распорядка.

В некотором смысле, сильнейшее психологическое воздействие, которое мы наблюдали в условиях, достаточно далеких от реальной тюрьмы, придает результатам нашего исследования еще большее значение и заставляет задуматься о разрушительном эффекте длительного заключения в настоящих тюрьмах.

Конечно, мы должны согласиться с замечанием, что наша тюрьма слишком мало походила на настоящую, чтобы являться ее значимым аналогом. И все же есть необходимость указать, что участники эксперимента переступали осознанные границы своих заранее определенных стереотипных ролей и забывали об искусственности заключения и его ограниченной длительности. По нашему мнению, есть многочисленные свидетельства того, что практически все участники эксперимента так или иначе испытывали реакции, далеко выходящие за пределы требований ролевой игры и захватывающие глубинные психологические структуры.

Хотя мы не определяли четко, каким образом участники должны себя вести в роли заключенного или надзирателя, условия эксперимента явно оказали некоторое направляющее влияние. Следовательно, будет поучительно рассмотреть случаи, когда требования роли были минимальны, когда испытуемые полагали, что за ними не наблюдают, или когда им не нужно было вести себя в рамках, налагаемых ролью (как в ситуациях «частной жизни»), для того чтобы оценить, отражало ли ролевое поведение нечто большее, нежели хорошую игру.

Из записей разговоров заключенных между собой мы узнали, что почти все — 90% того, о чем говорилось в камерах, — было связано с непосредственными условиями заключения, то есть с пищей, привилегиями, наказаниями, обидами и оскорблениями, которые наносили надзиратели, и так далее. Лишь одну десятую времени испытуемые беседовали о своей жизни вне тюрьмы. Следовательно, хотя заключенные жили бок о бок в чрезвычайных условиях, они на удивление мало узнали о прошлой жизни друг друга и о планах на будущее. Эта чрезмерная сосредоточенность на своем нынешнем положении делала жизнь в тюрьме еще более гнетущей, поскольку вместо того, чтобы отвлечься от всего окружающего, заключенные позволяли тюрьме занимать их мысли и влиять на их социальные отношения. Надзиратели тоже редко беседовали о чем-либо постороннем во время отдыха. Они либо разговаривали о «трудных заключенных» и на другие тюремные темы, либо не разговаривали вообще. Было отмечено мало случаев личного общения с представителями другой ролевой группы. Более того, когда заключенные упоминали других заключенных во время собеседований с экспериментаторами, они неизменно осуждали друг друга, по-видимому, воспринимая отрицательное отношение надзирателей.

Из данных, полученных после окончания тюремного эксперимента, мы выяснили, что когда отдельные надзиратели оказывались один на один с кем-то из заключенных или вне досягаемости записывающей аппаратуры, например, в туалете или по пути туда, они обращались с заключенными суровей, чем в «тюремном дворе». Видеозаписи действий надзирателей свидетельствуют, что их общая агрессия по отношению к заключенным росла день ото дня, даже после того, как большинство заключенных отказались от сопротивления, и это сделалось очевидным.

Таким образом, агрессивное поведение надзирателей более не вызывалось, как это было сначала, ощущением угрозы, но являлось «естественным» следствием того, что на них надета форма «надзирателя» и они подтверждают свою власть, присущую данной роли. В нескольких случаях мы наблюдали, как надзиратель (не знавший, что за ним наблюдают) ранним утром, когда заключенные еще спали, расхаживал по «тюремному двору», с силой ударяя по ладони дубинкой, «сторожа» своих пленников. Другой надзиратель продержал «неисправимого» заключенного в карцере дольше времени, определенного правилами, установленными самими же надзирателями, и задумал не выпускать его из карцера всю ночь; причем он пытался скрыть это от авторов эксперимента, которые, по его мнению, были слишком мягки с заключенными.

Попутно мы можем отметить еще один момент, касающийся исполнения роли и той меры, в которой поведение может быть этой ролью объяснено. Вспомним, что многие надзиратели обращались с заключенными все хуже и хуже даже по прошествии второго дня эксперимента, когда стало заметно, что заключенные сломлены и у них начались эмоциональные срывы (на глазах у надзирателей). Когда после исследования надзирателей спрашивали о том, почему они продолжали вести себя агрессивно даже при явной эмоциональной травме заключенного, большинство отвечали, что они «всего лишь играли роль» сурового тюремщика, хотя никто из них не сомневался, что заключенный не притворяется и ему действительно плохо. Читатель может задуматься, до каких же пределов способен дойти человек, как велики могут быть последствия его поступков для окружающих, прежде чем он перестанет приписывать свои действия «исполнению роли» и откажется от нее.

Когда заключенных посещал католический священник, многие из них, представляясь, называли свой номер, а не имя. Кое-кто даже просил священника прислать адвоката, который помог бы им освободиться из тюрьмы. Когда прибыл адвокат, чтобы поговорить с теми из заключенных, кто еще не был освобожден, почти все они энергично потребовали, чтобы он немедленно «взял их на поруки».

Один из наиболее примечательных эпизодов исследования — рассмотрение вопроса о досрочном освобождении заключенных. Каждого из пяти испытуемых, могущих быть освобожденными, спрашивали, готовы ли они отказаться от денег, которые заработали в качестве заключенных, если их досрочно выпустят из тюрьмы (то есть прекратят эксперимент). Трое из пяти охотно согласились. Заметьте, что первоначальным стимулом для участия в эксперименте была возможность заработать, и они спустя всего четыре дня были готовы лишиться денег. Еще удивительней такой факт: когда заключенным сказали, что сотрудники тюрьмы должны обсудить этот вопрос, прежде чем принять решение, каждый заключенный спокойно поднялся и был препровожден надзирателем обратно в камеру. Если они считали себя просто «испытуемыми», которые согласились принять участие в эксперименте за плату, то больше не было причины оставаться его участником, и они могли бы с легкостью прервать свое пребывание в условиях, которые явно вызывали у них сильнейшее неприятие. Однако же ситуация настолько сильно на них влияла, настолько реальной стала имитация тюремного заключения, что они были не способны осознать, что нет больше их первоначального и единственного мотива пребывания в тюрьме, и они возвратились в камеры ожидать решения администрации о «досрочном освобождении».

Реалистичность экспериментальной тюрьмы подтвердили наш консультант, который сам провел в заключении свыше 16 лет, а также бывший тюремный священник и адвокат; все они были привлечены к непосредственной работе в наших имитирующих заключение условиях. Далее, угнетенное состояние заключенных, охотное согласие надзирателей работать сверхурочно без дополнительной оплаты, непроизвольное называние людей по их «тюремной должности» и называние номера заключенного в ситуациях, которые не требовали исполнения ролей, — все это указывает на высокий уровень реальности условий эксперимента для всех, кто в нем участвовал.

Чтобы понять, как смогла иллюзия заключения стать настолько реальной, следует рассмотреть то, как надзиратели использовали свою власть, а также то, как эта власть формировала умонастроения заключенных.

Патология власти

Роль надзирателя предполагала высокий социальный статус в тюрьме, принадлежность к своей группе (когда испытуемые были в униформе) и, прежде всего, неизведанную прежде власть над жизнями других людей. Эта власть неизменно выражалась в приказах, наказаниях, требованиях и угрозах физической расправы. Надзирателям не было нужды обосновывать свои требования, как они делали в своей обычной жизни, достаточно было лишь высказать их, чтобы требования выполнялись. Поведение многих надзирателей свидетельствовало — и после эксперимента они сами говорили об этом, — что ощущение власти их прямо-таки пьянило.

Надзиратели пользовались своей властью во все возрастающей мере и стремились все больше ее укрепить. Изначально эта власть была дана при случайном распределении ролей, но затем надзиратели усиливали ее, как только замечали малейшую угрозу со стороны заключенных, и в дальнейшем этот новый уровень становился тем базисом, с которого начиналось следующее проявление враждебности и дурного обращения с заключенными. Наиболее враждебно настроенные надзиратели в каждой смене стихийно делались лидерами, отдавая распоряжения и принимая решения о наказании заключенных. Они становились как бы ролевыми моделями, и их поведению подражали остальные надзиратели в смене. Несмотря на минимальные контакты между тремя отдельными сменами и на почти 16-часовой период, проводимый за стенами тюрьмы, абсолютный уровень агрессии неуклонно повышался. Если надзиратель не вел себя жестко и надменно, это рассматривалось как признак слабости, и даже те «добрые» надзиратели, которых не одолел синдром власти, НИКОГДА не противоречили более агрессивному коллеге своей смены и не вмешивались в его действия.

По прошествии первого дня эксперимента практически все права заключенных (даже время и условия сна и питания) были переведены надзирателями в категорию «привилегий», которые нужно было заработать хорошим поведением. Просмотр фильмов и чтение (запланированные и предложенные экспериментаторами) были отменены вплоть до последующих распоряжений надзирателей — и затем никогда не разрешались. В «вознаграждение» превратилось разрешение есть, спать, посещать туалет, разговаривать, курить, носить очки или же временное улучшение обхождения. Задумаемся о природе «положительной» системы поощрений и о той мере, в которой даже элементарные вещи становятся вознаграждением, когда люди находятся в таких убогих условиях существования.

Можно также задать вопрос, существуют ли альтернативные модели поведения, применимые в реальных тюрьмах, ненасильственные и разумные. В мире, где люди делятся на полностью бесправных и обладающих властью, они научаются презирать ее недостаток в других и в себе. Нам представляется, что заключенные начинают желать власти ради нее самой — она становится основным вознаграждением. Настоящие заключенные быстро научаются ее достигать: тем или иным способом завоевывают чужое расположение, становятся осведомителями, заставляют других заключенных вступать с ними в половые сношения или сколачивают мощные группировки. Выйдя из тюрьмы, они, весьма вероятно, уже никогда не захотят утратить это ощущение собственной силы и будут стремиться установить свою власть и укрепить ее.

Синдром заключенного

Наши заключенные вели себя по-разному, когда они начали реагировать на ощутимую утрату самоидентификации и собственной независимости. Поначалу они не могли поверить, что в их жизнь грубо вторгаются, что за ними непрестанно наблюдают, и общая атмосфера подавления личности никак не укладывалась в сознании. Потом они начали бунтовать, сначала применяя прямую силу, а позже — с помощью изощренных действий, направленных на то, чтобы посеять недоверие и вызвать разногласия среди надзирателей. Затем они попытались существовать в рамках навязанной системы, учредив выборную конфликтную комиссию. Когда эти коллективные действия оказались не в состоянии существенно изменить жизнь заключенных, возобладали личные интересы. Заключенные утратили свою сплоченность, и начался социальный распад, который положил начало не только чувству одиночества, но также и отрицательному отношению к другим заключенным. Как было сказано раньше, половина заключенных в тюремных условиях «заболела» — были чрезвычайно эмоционально подавлены, — что явилось пассивным способом получения внимания и заботы. Другие стали чрезмерно послушными, пытаясь быть «хорошими» заключенными. Они объединились с надзирателями против единственного заключенного, который объявил голодовку. Вместо того чтобы поддержать его бунт, заключенные обращались с ним как со смутьяном, который своим неповиновением заслуживает наказания. Возможно, что потеря самоуважения у заключенных, которая отмечалось к концу эксперимента, была вызвана тем, что они уверились, будто постоянная враждебность по отношению к ним оправданна, поскольку они «этого заслуживают» (см.: Waltser, 1966).

С течением времени основной реакцией заключенных становилась пассивность, усиливалось ощущение собственной зависимости и уныние.

Вкратце рассмотрим некоторые из процессов, вызвавших эту реакцию.

Утрата самоидентификации. Для большинства людей их личность определяется общественным признанием их уникальности и утверждается посредством имени, одежды, внешности, стиля поведения и прошлого. Жизнь среди чужих людей, которые не знают имен и прошлого друг друга (и обращаются один к другому исключительно по номеру), одинаковая для всех заключенных одежда, нежелание привлекать к себе внимание, поскольку это может иметь непредсказуемые последствия, — все это вело к ослаблению самоидентификации заключенных. Утрачивая инициативу и эмоциональный отклик, поддаваясь внешнему влиянию обстановки, заключенные все в большей мере утрачивали индивидуальность не только в глазах надзирателей и наблюдателей, но и в своих собственных.

Произвол. В анкетах, которые испытуемые заполняли после завершения эксперимента, в качестве самой неприятной стороны тюремной жизни упоминалось то, что заключенные были подвластны совершенно непредсказуемым решениям и правилам, которые устанавливали надзиратели. Если заключенный задавал вопрос, он мог либо получить на него разумный ответ, либо подвергнуться унижению и расправе. Улыбнувшись в ответ на шутку, он мог быть наказан; наказание также могло последовать, если он не улыбнулся. Если заключенный не подчинялся каким-либо правилам, за это могли быть наказаны ни в чем не повинные сокамерники, он сам либо все вместе.

Обстановка становилась все более непредсказуемой, а прежние знания о мире как о справедливом и упорядоченном месте оказались неприменимы, и заключенные перестали проявлять инициативу в своих действиях. Они передвигались, подчиняясь приказам, а у себя в камерах редко занимались какой-либо целенаправленной деятельностью. Их реакции, подобные реакциям зомби, являлись функциональным эквивалентом того явления беспомощности, о котором писали Селиман и Гроувз (Seligman & Groves) (1970). Поскольку их поведение никак не влияло на обстановку, заключенные, по сути, сдались и перестали активно себя вести. Таким образом, надзиратели изменяли степень субъективной неприемлемости для заключенных тех условий, которые их окружали, не с помощью физических наказаний, а, скорее, управляя психологической величиной предсказуемости происходящего.

Зависимость и демаскулинизация. Отношения зависимости, установленные надзирателями, не только усиливали беспомощность заключенных, но также вели к их демаскулинизация. Произвол надзирателей распространялся даже на такие обычные, будничные действия, как посещение туалета. Чтобы это сделать, требовалось получить разрешение (которое не всегда давалось), после чего заключенного вели в туалет с завязанными глазами и в наручниках. То же самое касалось множества других простейших действий: выкурить сигарету, почитать, написать письмо, выпить стакан воды или почистить зубы. Все это были привилегии, на которые требовалось получить разрешение, а перед тем хорошо себя вести. Эта зависимость порождала у заключенных регрессивную ориентацию, подавляя способность разбираться в окружающем мире. Их зависимость определялась той мерой управления их жизнью, которую они позволяли осуществлять другим людям (надзирателям и тюремному персоналу).

Как и в настоящих тюрьмах, самоуверенная, независимая, агрессивная природа заключенных-мужчин представляла собой угрозу, с которой боролись различными способами. Их одежда напоминала женские халаты или платья, отчего заключенные выглядели глупо, а надзиратели называли их «сестренки» или «девочки». То, что под формой не было нижнего белья, вынуждало заключенных двигаться и сидеть непривычным образом, по-женски. Любое неповиновение именовалось признаком «неисправимости» и приводило к утрате привилегий, заключению в карцер, унижению или наказанию сокамерников. Надзиратели, которые были меньше ростом, заставляли более сильных заключенных вести себя покорно и выполнять нелепые действия. Заключенных поощряли в том, чтобы они унижали друг друга во время перекличек.

Эти и другие действия были призваны ослабить в заключенных их ощущение собственной мужественности, сформированное внешней культурой. Следствием было то, что хотя заключенных во время построений и перекличек обычно бывало больше, чем надзирателей (девять против троих), никогда не возникало попыток справиться с надзирателями силой. (Интересно отметить: когда эксперимент был завершен, заключенные высказали уверенность, что испытуемых распределили по группам, основываясь на их росте. Они полагали, будто надзиратели были «крупнее», хотя фактически не было разницы в среднем росте и весе этих случайно определенных групп.) В заключение скажем, что, по нашему мнению, результаты Стэнфордского тюремного эксперимента открывают новые горизонты психологии тюремного заключения, которая заслуживает дальнейшего изучения. Кроме того, данное исследование предоставляет информацию для изучения альтернатив существующей подготовке тюремных надзирателей, а также заставляет подвергнуть сомнению основные принципы, на которых строится деятельность исправительных учреждений. Если наша имитация тюрьмы смогла породить такую сильную патологию поведения за столь краткий период, значит, для большинства заключенных содержание в настоящей тюрьме не соответствует тяжести совершенного преступления — оно значительно его превосходит! Более того, поскольку и заключенные, и надзиратели находятся в рамках энергично развивающихся, взаимозависимых отношений, которые разрушают человеческую природу, надзиратели, по сути, тоже являются наказанными обществом заключенными.

ПСИ-ФАКТОР

 Статьи на эту тему:

Эксперимент Стэнли Милграма